Чьи-то добрые руки угостили его карамелькой. И он, недолго думая, поместил ее в рот. Конфетка была сладкой, с насыщенным сливочным вкусом, едва ли не приторная, - но он давно уже хотел такого, давно мечтал о ласковой усладе в замену дешевым коктейлям. Он, прищуриваясь от удовольствия, наслаждался карамелькой, а потом он совершил ошибку: он задумался, задумался о том, что бывает после. Конфетка таяла за щекой, и скоро должна была превратиться в тоненькую пластинку, а затем и вовсе исчезнуть, оставив за собой призрачную вуаль сладкого аромата, - иллюзию счастья, но без материальной оболочки. Он испугался этого чувства опустошения и вытащил конфетку изо рта. Он было растерялся и сунул ее обратно. Полагаю, если бы карамелька обладала душой, она бы непременно порадовалась бы вновь обретенному теплу и сбывшимуся предназначению, а потом бы обессиленно ежилась от холода земли, куда ее поспешно кинул он. Во рту все еще был некогда обожаемый привкус. Но ему казалось, что этот привкус не обладает такой силой, каковой мог бы обладать, будучи после полного иссякания карамельки. Ему казалось, будто привкус не вынужденный, а есть результат вмешательства. Ему казалось, он сам захотел избавиться от сладкой конфетки.
Ему потом еще много чего казалось. А выброшенная конфета лежала, вся в грязи, перетоптанная сотнями грубых подошв, и укрытая сочувствующе склонившейся травой. Потом ободранные голуби с тупыми глазами нашли ее и, накинувшись стаей, начали клевать.